Не уверен, что законы жанра позволяют предварять послесловие к книге какими-либо эпиграфами, а тем более сентенциями, относящимися скорее к чувствам читающего, чем к содержанию прочитанного. Но если бы вдруг потребовалось кратко, языком классики выразить сугубо личное впечатление от работы Гарри Маурера, наверно, предпослал бы этим строкам две достаточно хорошо известные фразы — М. Ю. Лермонтова из «Героя нашего времени»: «История души человеческой… едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа», и Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю».
Приступая к чтению книги Г. Маурера, я тешил себя мыслью, что если и не знаю всего о безработице в США, то по крайней мере представляю, что это за явление такое — капиталистическая безработица, каковы ее причины и масштабы, динамика за послевоенные десятилетия, социально-политические последствия, долгосрочные перспективы. Несколько лет назад одним научным журналом мне была заказана статья о ситуации на рынке труда США, и память продолжает хранить наиболее общие цифры и факты, характеризующие эту ситуацию, а одна из папок на рабочем столе все еще исправно пополняется выписками из монографий и статистических сборников, вырезками из отечественных и зарубежных газет и журналов, ксерокопиями научных статей и докладов. И все — о безработице! Эдакий экстракт «книжного знания» об одном из самых жестоких, застарелых и в то же время самых естественных следствий функционирования капиталистической экономики.
Признаюсь, что и перевод книги Г. Маурера взял в руки не без умысла и надежды еще чем-нибудь пополнить все ту же папку — стопка чистых листов для выписок и авторучка привычно легли рядом с первой открытой страницей…
Книга прочитана, практически за один присест, а методически спокойного выуживания новых данных на этот раз не получилось. Слишком необычен материал, слишком трудно отнестить к нему просто как к материалу.
«Книга эта о безработных,— начинает свой труд Г. Маурер.— Но в отличие от большинства книг на эту тему она действительно посвящена безработным, живым людям, а не цифрам». Живым людям, а не цифрам… Так ли уж сильно отличается «книжное знание» факта от самого факта? Насколько может углубить (или опровергнуть?) судьба отдельного человека обобщенное, «теоретизированное знание» о явлении, суммарной частью которого эта судьба в той или иной степени стала?
В той, несколько лет назад написанной статье о ситуации на рынке труда в США я приводил и такие, казавшиеся мне «живыми», цифры: «По данным американских исследователей, повышение уровня безработицы всего на 1 % ведет к увеличению числа самоубийств на 4 %, более чем на 5 % возрастает число убийств, на 3 % увеличивается число лиц, находящихся на излечении в психиатрических клиниках, на 4 % — число заключенных в тюрьмах, на 2 % — уровень смертности по стране». (Рут Пастер: «Рано или поздно, если только человек не решил покончить с собой, маятник доходит до крайней точки и движется обратно. Ничегонеделание наводит такую тоску и так угнетает, что начинаешь понимать: это предел».) Мои цифры беззаботно и по- бухгалтерски делово соседствовали со множеством иных, «наглядно иллюстрирующих», как мне казалось, суть явления, подчеркивающих его особенности либо доказывающих то, что не представлялось очевидным: «8 % трудоспособного населения США не имеет работы… Армия «лишних людей» достигла самой высокой за последние четыре десятилетия численности— 10,3 млн. человек… С учетом 1,3 млн. человек (возможно, и более) так называемых «потерявших надежду» найти работу, то есть не зарегистрированных на бирже труда, масштабы безработицы превысят, по оценкам профсоюзных экспертов, 13 млн. человек… Кроме того, 5,8 млн. человек (также рекордная за послевоенный период цифра) значились в категории частично безработных. (Джим Диксон: «Эти данные очень сложно проверить, потому что никто не станет называть вам точные цифры». / Смеется./) Ряд американских специалистов считает, что и без того напряженное положение, сложившееся на рынке труда к лету 1982 г., может еще более ухудшиться в ближайшие годы. (Энтони Пасторини: «Такие
мысли в голову лезли, каких у меня в жизни никогда не было. Ну, вроде того: „Где бы револьвер достать?“ Каждый ведь о самоубийстве помышляет, когда дела дрянь, почти каждый. А я, случалось, сижу и обдумываю способ, как покончить с собой… Странные мысли бродят в голове, когда сидишь вот так без гроша…»)
Г. Маурер заставил осознать, прочувствовать, сколь неестественной была та в общем-то естественная обыденность, с какой перечислялись эти цифры. Но они ведь и были лишь «цифрами» — не было, не стояло за ними «живых людей»! Аберрация чувств, происшедшая по причине «книжного знания», коль скоро ни тогда, ни теперь иного взять негде: много ли у нас найдется людей, которые не то что на собственном опыте, а хотя бы «из первых уст», как Г. Маурер, знают, что такое безработица?
Когда-то в Пярну, рыбача рядом со мной на молу, пожилой эстонец, истомившись отсутствием клева, стал не спеша рассказывать о своей жизни. Молодость, хутор, батрачество, война… «А в тридцатые, в кризис, пару лет совсем был без работы, улицы в Таллине мостил месяц или два, и все… Очень тяжело было, очень…» Он насаживал на крючки куски салаки, видимо пойманной накануне, а я с трудом соображал, какой кризис мог быть здесь, в Эстонии, в тридцатые? Что делало с тогдашним студентом-историком курортное безделье?! Тридцатые годы, буржуазная Эстония, мировой экономический кризис, безработица — все медленно вставало на места. Вот и весь «личный» опыт соприкосновения с проблемой, которая для американцев начала 80-х годов впервые за многие годы стала «национальной проблемой № 1», потеснив инфляцию, преступность, даже опасность возникновения ядерной войны. (Кет и Дрисдейл: «…я сама не своя была от страха работу потерять. Ужас как этого боялась. У меня ведь девчушки на руках, и деваться мне некуда: или научись эту работу хорошо делать, или вышибут».)
«Книжное знание» о реальных бедах и подлинных страхах других — естественное следствие привычного уклада, будничность высокого, если вдуматься, понятия — «наш образ жизни».
Комментарии закрыты.