Понял, что не тем занимаюсь, что зашел в тупик. Ведь я многих знал, кто жил точно так же, а потом, смотришь, они работают и все такое. «И как это им удалось? Неужели этого ниггера взяли на работу?» Мы с дружками все сидели, перемывали ему косточки: дескать, олух он и зарабатывает гроши. А про себя думали: «Черт, мне бы такую работу!» Потому что видели, люди чего-то добиваются и гордятся этим, значит… Когда он возвращался домой, подходил к нам, но не закуривал, а рассказывал о своей работе. Многие из нас прикидывались, будто им интересно, а потом перемывали ему косточки. Только мне кажется, когда мы расходились и каждый был сам по себе, мы и впрямь ему завидовали. Ну, говорили мы, этот ниггер получил работу и вообразил себя Рокфеллером. Выходило, что он уже не один из нас, потому как обрубил концы. Мы утешали себя одним и тем же: мол, меня бы на такую работу не взяли. А сами только и ждали, чтобы кто-нибудь предложил: «Хочешь работать?» По-моему, работать хотели все, но каждый думал: «Кому я нужен? Что я умею? Предложить-то нечего. Школу бросил. Не переступил даже порога средней школы». Что нам оставалось делать? Только и чесать языками про этого ниггера да завидовать ему.
Но в тот вечер — тогда и в самом деле все переменилось. В тот самый вечер. Я устал, жара была смертная, и я сказал: «Обрыдло мне все это». Глянул на небо и сказал: «Хорошо бы, если б там, наверху, действительно кто- то был». Взял весь свой товар и выкинул к черту… После-то я пожалел, что выкинул. Но вот что потом приключилось, прямо чудеса в решете. Разговариваю я со своей бабушкой, а она все про Библию да про Библию. «Опять,— говорю,— ты за свое!» Старенькая она, вот и не может без Библии. «Ладно,— говорю,— почитаю твою Библию». А она мне: «Прочти молитву господню». Я прочитал и ни черта не понял. Но прочесть — прочел. Подержал Библию в руках. А потом закрыл и начисто об этом позабыл. А через месяц попал в БТМ и все стало налаживаться.
О БТМ я узнал еще за год до того, как сюда попал. Стою как-то на Сто шестьдесят пятой улице, пытаюсь сбыть товар, тут меня и застукала тетка. Другая моя тетка, Элейн. Оборачиваюсь — тьфу ты, дьявол! (Смеется.) «Привет, тетя Элейн!» Уж не знаю, долго ли она там стояла, только наверняка усекла, чем я занимаюсь. «Ты что же это теперь,— спрашивает,— травкой торгуешь?» «Ага»,— говорю. Повела она меня к себе домой и ткнула носом в проспекты о профобразовании и занятости. Я их сохранил, только убрал подальше. Прошел год почти. Когда я перебрался к матери, стал я это дело обдумывать и подал заявление. Но только на всякие бумаги и оформление ушло чуть не два месяца. Я эти два месяца не вылезал из дому, сидел вот так. (Глядит в потолок.) Но чтоб взяться за прежнее — этого не было. И так посегодня. С этим покончено. И не так уж плохо мне было, ведь я знал, что ничего такого не делаю. И потом, моя мать, она ни разу меня не попрекнула, дескать, ты ни на что не годишься. Она только сказала: «Наберись терпения, и в один прекрасный день то, чего ты ждешь, исполнится».
Последние несколько месяцев я, в общем-то, занятий не пропускал. А если меня вдруг возьмет да и потянет на улицу, иду к бабушке, и она меня маленько усмиряет. Когда попадаешь сюда в первый раз, то интересно, а потом это превращается в самую что ни на есть настоящую школу. И не всегда интересно. Иногда такая возьмет тоска, что думаешь: «На кой мне здесь оставаться?» Всякий раз, когда на меня вот такое находило, я шел к бабушке, поговорить. «Бабуль,— говорю,— у меня ни цента». А она мне: «Это не беда, Томми, зато ты жив и здоров». Или еще что-нибудь в таком же духе. И начинаешь шевелить мозгами. По-моему, она дельно говорит, во всем надо видеть и хорошую сторону.
У меня вроде как камень с сердца свалился. Дышится легко. В самом деле легко. Теперь я выхожу на улицу, просто чтоб пообщаться с парнями. Моего приятеля я уговорил пойти работать. И брата его уговорил. Иду теперь по Нью-Йорку не затем, чтоб высмотреть, где что плохо лежит, а потому, что мне есть куда идти и чем заняться. Это мне по душе.
Комментарии закрыты.