Спустя несколько дней у нас состоялось еще одно профсоюзное собрание. На голосование был поставлен вопрос о договоре. Обнародовали список — тридцать восемь фамилий, в их числе оказалась и моя. Я так и знала, что попаду в этот список— из-за своего ареста. С одной стороны, я злилась на СРП: я считала, что это предательство, раз они приступают без нас к работе. Но с другой стороны, я их понимала: если они не вернутся на свои рабочие места, скэбов разведется еще больше. Они были за профсоюз, но боялись потерять работу, ведь «Элтон» мог запросто нанять новых людей. Я все это понимала, но, когда дошло до голосования, все-таки проголосовала против. По-моему, они спасовали. Если бы мы продолжали борьбу — что значит борьбу? — да просто не отступили бы, и продолжали забастовку, и плюнули бы на тех двухсот, мы бы победили. У меня было такое чувство, что мною откупаются, и я подумала: «Ну и черт с вами!» Нам, конечно, объяснили, что нами займется арбитражный суд и, возможно, мы отвоюем свои места, но компания растянула это почти на год. Наверное, я могла бы обойтись и без работы — у мужчин-то положение совсем безвыходное,—.но все равно меня не оставляет чувство, что от меня оторвали какую-то мою частичку. И вот этой частички мне очень не хватает.
После того что произошло, мне все стало до лампочки. Раз люди лгут и это сходит им с рук, а тебя прижимают к ногтю, раз мир так устроен — пропади все пропадом! Я забросила мужа. Забросила детей. Вытворяла бог знает что. Муж скажет: «Нельзя так», а я думаю: «Это еще почему?» Ведь жизнь коротка, и терять мне нечего. Я и делала все, что вздумается. Вот когда я почувствовала себя по-настоящему независимой. Дошло до того, что четыре-пять вечеров в неделю я проводила вне дома. По четвергам — кегельбан, по пятницам и субботам подрабатывала, я даже научилась врать, говорила, что и по вторникам работаю, лишь бы провести вечер с друзьями, Я снова почувствовала себя свободной, словно у меня ни детей, ни мужа. Я возвращалась домой и плела небылицы — без зазрения совести. А вообще-то я частенько задумывалась: «Куда меня несет?» Но, глядя на других, успокаивалась: «Вон сколько людей так живет. Что же они, все чокнутые?»
Иду, бывало, за покупками, дай, думаю, заверну на минутку в нашу штаб-квартиру. А минутка растягивается на час, а то и два. Возвращаюсь домой, а муж спрашивает: «И чего ты туда ходишь?» — «Не твое дело». Мне и правда было наплевать, что он там себе думает. Уж не знаю, сыграло ли тут какую-то роль женское движение, или я просто поняла, что жила до этого как затворница, только меня понесло, понесло и понесло. Муж ворчал: «После этой чертовой забастовки ты как с цепи сорвалась». А я ему: «Ну что с тобой говорить?» И уйду, как надерзивший ребенок, а сама думаю: «Ай да я!» Он все бубнил: «Чертова забастовка». Однажды я даже пожаловалась близкой подруге: «Я только это от Тима и слышу». А она мне: «С моим жорджем то же самое». «И что мы такого сделали?» — спрашиваю.
«Не знаю»,— говорит. Она тоже очень изменилась. По- моему, она шокировала людей еще больше, чем я, потому что с виду она — воплощенная добродетель. Квакерша. Я убедилась: не со мной’одной такое творится — с моими лучшими подругами.
Комментарии закрыты.