Помочь хоть кому-то стать на ноги — вот для этого фактически и была создана наша группа. Она начала действовать в конце 1972 года. Довольно скоро мы поняли, что напрасно пытаемся привлечь к себе внимание правительства и компаний, и решили подвести под это дело политическую базу. Мы были несколько раз в Олбани, встречались с местными законодателями и конгрессменами. Мы поняли: единственный способ заставить их прислушаться к нам — это оказать некоторый нажим. Я не имею в виду применение физической силы, хотя несколько лет назаю чуть было не дошло и до этого. Нет, я имею в виду публичные выступления и письма — на это они хоть как-то реагируют. А вообще, пиши не пиши, результат в принципе один и тот же.
Наши законодатели много разъезжают, встречаются со своими избирателями. Мы не раз являлись на такие встречи. Или, допустим, какой-нибудь конгрессмен посещает одну из школ — и мы туда: перехватим его и вовлекаем в разговор о наших проблемах. Обычно мы слышим: «Как же, как же, я об этом знаю. Вы поднимаете весьма серьезную проблему. Постараюсь помочь вам. Изложите мне все это письменно». Мы тут же достаем письмо: «Вот, пожалуйста, здесь все написано. Изложены все факты». И вы думаете, мы получаем ответ? Мы получаем пакет от его секретаря, из Вашингтона. А в нем — куча разных анкет. Их нужно заполнить и послать обратно. Пройдут месяцы, пока придет очередной ответ, и, скорее всего, это будет отписка.
Чего мы добивались несколько лет назад? Чтобы местные или федеральные власти оказали нам денежную поддержку и помогли открыть свое дело, ведь у нас большой опыт. Раз мы стали не нужны нашим работодателям, мы решили действовать на свой страх и риск. Но откуда взять деньги? К примеру, в Управлении по делам мелких предприятий — а я там был — перво-наперво задают вопрос: «Сколько времени вы уже без работы?» — «Года два».— «Вы белый?» — «Да, белый» (это еще один минус, это плохо, что ты белый).— «Вы состоите в какой-нибудь организации? В профсоюзе?» — «Нет, в профсоюзе я не состою. Я самый рядовой инженер. Я собираюсь открыть собственное дело и хотел бы занять у вас некоторую сумму. Меня бы вполне устроили две тысячи долларов, на худой конец тысяча».— «Нет, мы не можем ссудить вам деньги, это не предусмотрено нашими правилами. Мы ссужаем деньги только неграм и латиноамериканцам, а таким, как вы,— нет». Так вот прямо в глаза и сказали.
Или, например, обращаешься к банк — может, за поручительством банка управление и ссудит тебе деньги. И что же? Они спрашивают: «А залог?» Отвечаешь: «Но у меня ничего не осталось. Все мои деньги вышли.
Я безработный».— «Так-таки ничего и не осталось?» — «Осталось кое-какое имущество. И дом».— «В таком случае вам придется заложить дом». Я на это не решился: этак потеряешь еще и дом.
Ну так вот, как я уже говорил, мы попытались подвести под наши требования политическую базу. И в этом немалая заслуга одного из членов нашей группы. Он был хорошим оратором. Написал не счесть сколько официальных писем. Но он от нас ушел — подвернулась работа. И наша деятельность сразу как-то заглохла, без него мы приуныли… А еще мы пришли к выводу: политическая активность мало что значит, если ты не представляешь какого-нибудь национального меньшинства. Больше того, некоторые считают, если ты чего-то требуешь, добиваешься, ты — смутьян. Общественно опасный элемент. Помню, как-то раз у одного из конгрессменов состоялась встреча с местными властями. Мы воспользовались случаем и заглянули в пресс-центр, где были установлены кабинки для репортеров: там были представлены все газеты. Мы хотели разъяснить им, как важно, чтобы в своих отчетах они сделали акцент на проблеме здешней безработицы. Но стоило нам появиться в пресс-центре, и нас тут же вышвырнули. Началась… не рукопашная, конечно, но нас вытолкали взашей. И знаете, что за этим последовало? Наутро во всех газетах появились сообщения о том, что на эту встречу прорвалась группа оголтелых безработных и они учинили скандал. Почему мы там очутились, что нас туда привело — об этом ни строчки. Мы учинили скандал. Мы — смутьяны.
А вот вам еще один пример. Мы поехали в Олбани. По приглашению одного из членов местного законодательного собрания, который смекнул: если он займется проблемой безработицы, то наживет политический капитал. Это было перед последними выборами, четыре года назад. Приезжаем, а там — телевизионщики, пресса. Каждый из нас взял слово и вкратце рассказал о том, что мы пережили и что такое возрастная дискриминация. Вы думаете, мы встретили с их стороны понимание? Все эти телевизионщики и газетчики послушали нас, послушали — и поскучнели. Очевидно, безработица — чересчур острая проблема, чтобы представлять для них какой-то интерес. Им подавай материал полегче. Так что ничего путного из этого не вышло. Наш законодатель вмиг оценил ситуацию и перестал дебатировать этот вопрос.
Вот так и получилось, что в последнее время мы, что называется, сникли. Мы лишились самого инициативного члена нашей группы. А еще мы поняли: без денег наше дело труба. Когда тебя подвергают дискриминации, единственное, что можно сделать,— это предъявить иск нашему правительству, нашему штату или же компании, в которой ты служил. Но на это, повторяю, у нас нет денег. Так что мы заведомо в проигрыше.
Комментарии закрыты.