Двадцатипятилетний рок-гитарист и певец. Все время пребывает в возбужденном, взбудораженном состоянии. Наша беседа выливается в бурный монолог — каскад идей, воспоминаний, историй. «Вырос я в штате Нью-Йорк, в роскошном старом особняке в городке Рай. У нас было акров десять земли с лесом. Мой отец работал юристом, поверенным корпорации. Он обходил земельные владения корпорации, работал и работал. А я должен был траву косить. Без трактора, вручную. Причем косить ровно, красиво, чтобы трава ложилась правильными плавными дугами. Я занимался этим с восьми лет до самого своего отъезда из дома, а уехал я сразу, как только получил такую возможность».
После нескольких неудач в колледже он бросил учебу и открыл пансион в «большом старом плантаторском доме в одном из южных штатов. Это была ветхая развалина. Мы подремонтировали ее и в течение четырех лет имели в своем распоряжении дом с участком в триста акров. Ну, а потом устроили во дворе большую трехдневную распродажу, продали все, что могли, и я ушел оттуда с 70 долларами в кармане и железным прутом под мышкой, так как я и мой компаньон собирались прикончить друг друга…»
Перебрался я в Нью-Йорк и решил добиваться успеха в области рок-музыки. Но для этого мне нужна была по- настоящему прочная материальная основа, и я рассчитал так: сначала поступлю работать, буду вкалывать какое-то время, а потом стану жить на пособие по безработице. Я давно эту идею вынашивал. Я артист, и безработица мне всегда угрожает. Спервгг я должен был домом себя обеспечить, надежной крышей. Ради этого я готов был проработать с полгода. А потом сесть на пособие — на самое необходимое денег, хоть и в обрез, хватит — и заниматься своим искусством.
Устроился я управляющим и рабочим-ремонтником в диско-клубе в Ист-Сайде. Сплошные зеркала, с потолка цветы и виноградные лозы из пластика свешиваются, а на лозах — разноцветные лампочки. И каждый вечер все это обрывают. Линолеум после танцев — в клочья, стулья все переломаны, ковры иной раз в крови. Раковины на кухне засорены. А я мастер на все руки, с детства умею обращаться с пилой и дрелью и со всяким водопроводнослесарным инструментом. Надеялся, что в клубе я как рок- музыкант на нужных мне людей выйду: ведь владельцы клуба и в кино, и в музыку, и в театральное дело деньги вкладывают. На этом я как раз и погорел, с работы вылетел. Начал было я к одному из владельцев подъезжать: пару рабочих дней квартиру ему ремонтировал. Он же хозяин, вот и взял меня из клуба на это время. Но это стало поводом для увольнения.
А другим поводом были табельные часы. Все первые месяцы работы там я просто отказывался пробивать карточку табельного учета. «Не стану я отмечать время прихода и ухода,— говорю. — Я управляющий, и у меня рабочее время не нормировано. Иногда я допоздна задерживаюсь, иногда рано кончаю. Мне необходима такая свобода». Я ведь полное право имел на своем настаивать: в должности управляющего таким заведением нельзя работать от сих до сих, это работа особая. Но в последние две недели мой непосредственный начальник потребовал, чтобы я пробивал табельную карточку. Ладно, только в половине случаев я забывал это сделать. Хотя время свое отрабатывал. За первую неделю у меня набралось по карточке меньше тридцати двух часов, а за следующую — что-то около тридцати пяти. Начальник пригласил меня к себе в кабинет и, придравшись к двум этим вещам — что квартиру боссу в рабочее время отделывал и что будто бы положенных часов не отрабатывал,— уволил меня.
Продержался я там всего четыре с половиной месяца — значит, мне еще месяц где-нибудь повкалывать осталось, чтобы пособие по безработице получить. А тем временем я еще и комендантом двух домов работать подрядился. Да почти каждый вечер репетировал со своей группой. Часов с одиннадцати до двух ночи. И еще встречался с Николь — это единственная девушка, которую я любил здесь, в Нью-Йорке. Так что суток на все не хватало.
Комментарии закрыты.