Деревянная хибарка в негритянском квартале Натчеза, штат Миссисипи. Две комнатенки: кухня, она же столовая, и закуток, где еле-еле уместились диван и детская кроватка. Крыша протекает, окна в трещинах. Во дворе перед «домом» — легковушка на подставках, грузовой пикап, на порыжевшей землё тут и там разбросаны запчасти. Он живет со своей женой Летти и двумя ребятишками: трехлетним сыном и годовалой дочкой. «Иной раз сорвешься и затеешь свару. От одной только мысли, что застряли в этой дыре. Жене здесь осточертело. Мне тоже. А куда денешься? Может, мы потому и срываемся, что живем в таких вот условиях».
Он воевал во Вьетнаме, но был досрочно уволен и получил неблагоприятную аттестацию — «взбунтовался маленько». Свидетельство об окончании средней школы у него есть, а специальности нет. «Поступил было заочно в техническую школу. Думал, выучусь на электрика. Да так и не закончил — не хватило денег. У меня еще остались учебные пособия, которые они мне выслали, но я задолжал школе четыреста долларов с лишком. А как они получат _эти деньги, если я не в состоянии их выплатить,— разве что сдерут с меня шкуру?
Летти помалкивает — пускай глава семейства говорит за них обоих. Каждый день она отправляется в коммерческую школу—учится на секретаршу. Муж остается дома присматривать за детьми.
Когда я вернулся со службы, почти год профилонил. Попал домой, понимаете? Вроде как на отдых, на поправку. Чего пороть горячку, работа обождет. Потом встретил Летти, и мы поженились. К тому времени у меня уже была работа. Только я ее бросил, надеялся найти местечко получше. За два года сменил кучу мест. Не то чтобы я уходил, лишь бы уйти. Всякий раз думал подыскать что-нибудь более стоящее, да никак не удавалось. Перепробовал всего понемногу. В некоторых местах пробуду неделю-другую, а то поработаю день-два — и до свидания. То с кем-нибудь не уживусь, то плата не устраивает, то сама работа не по нраву. Бывало, и причина-то пустячная: меня там что-то зацепило, или моего босса. Сдается, слишком уж я зачастил в наше бюро по безработице. Вечно ищу новую работу.
Не скажу, что характер у меня покладистый. Но я стараюсь понять всякого. Поговори со мной, и я пойму. Поладить со мной, в общем-то, можно… Короче, я не чокнутый. Но только как ты ко мне, так и я к тебе. Неважно, кто ты. А еще аппетиты у меня — ой-ой-ой! Хочу, чтобы у моей семьи было все, а до этого пока далеко. И вот я спрашиваю себя: «Зачем это мне гнуть спину за два доллара, есть места, где платят три с половиной, а то и четыре?» Или, к примеру, получаю я четыре доллара, а сам думаю: «Коли я зарабатываю четыре доллара, мог бы зарабатывать и шесть». Вот такие у меня масштабы. Вы скажете на это, что так может продолжаться до бесконечности. Мол, буду получать сто долларов, а мечтать о тысяче. (Смеется.) Таким уж я уродился, приятель. И вовсе это не жадность. Просто, раз у меня семья, она должна иметь все самое лучшее. Живи я один, ну и ладно. Сидел бы себе дома и не рыпался. Но у меня — семья, вот в чем загвоздка. И похоже, никогда мне не заработать столько, сколько мне нужно, получай я хоть сто тысяч в год. Я б тогда успокоился, когда бы разбогател, как некоторые, что посиживают себе дома да всеми командуют. Я решил: если к сорока пяти этого не добьюсь — плюну, и все тут.
Засяду дома. Помаленьку состарюсь. Чего ради надрываться всю свою жизнь? Как мать с отцом. Старые уже, больные, а все ишачат. Как подумаю, что в пятьдесят или шестьдесят буду надрываться ради каких-то там грошей! Если уж оставаться бедняком, то бедняком гордым. Все лучше, чем жалким бедняком. Чего-чего, а гордости мне не занимать. Умру — скажут: «Он умер бедным, но гордым». Вот как оно будет. Да и все равно, кто захочет держать на работе старика? Когда тебе уже порядочно и пытаешься найти хоть какую-то работу, все против тебя. Даже если и возьмут, наверняка платить станут меньше, чем молодым. Кому нужны старики? Состарюсь — работу искать не буду, только дураком себя выставишь.
Комментарии закрыты.