Когда меня уволили, я расстроилась, но не очень. Во- первых я считала, что на работу я вернусь. А вправе ли «Элтон» был меня уволить — пусть решает суд. И обиженной я себя не считала, я ведь и вправду кое-кого агитировала. Как бы то ни было, я получала пособие по безработице, и меня устраивало, что пока я остаюсь на ферме — успею побольше сделать. У меня есть кое-какие сбережения, я смогу установить там автопоилки или еще что-нибудь. Раньше, когда я хотела ввести какое-нибудь новшество или просто переделать что-нибудь на скотном дворе, у меня не хватало наличных.
На этой почве мы и схлестнулись с мужем. Это уже после того, как меня уволили. Пока было лето, проблем не возникало — я пасла детей, и хлопот у меня был полон рот. Но вот наступил сентябрь, дети пошли в школу, и муж забеспокоился: я сижу дома, и у меня высвободилась уйма времени. Ему покоя не давало, что у меня столько свободного времени. Он допытывался: «Чем ты сегодня занималась?» «Была в нашей штаб-квартире»,— отвечаю. «Опять? Что ты там забыла?» Его вполне устраивало, что я не хожу на работу. Ему это даже нравилось. Это во многом облегчало его жизнь. Но мне это жизнь не облегчало, потому что я понимала: он ждет, что я снова стану такой же, как была пять лет назад. Например, он ждал, что по вечерам я буду варить ему кофе. Ну а я уже привыкла, что кофе мы варим по очереди: один вечер он, другой — я. Он решил, раз я все равно сижу дома, пусть это будет моей обязанностью. А я не хотела жить по- старому. Я говорила ему, что ношу кольцо не в носу, а на пальце. Что я — личность. И живу с ним не только ради того, чтобы исполнять его прихоти-. Да, я люблю его, я его жена, но это не значит, что я должна быть у него на побегушках.
Был он недоволен и тем, что я получаю пособие по безработице. Сам он ни разу в жизни не получал пособия, а я и двух лет не проработала, и — нате! Для меня же это было очень важно. Я жила с ощущением, как будто все еще работала. Пособие вселяло в меня уверенность, что я все еще чего-то стою,— потому что приношу в дом деньги. Я чувствовала себя более независимой. И принимала решения, которые вряд ли приняла бы при иных обстоя- •гельствах. Надо сказать, когда я работала на заводе, я так уставала, что дома на многое закрывала глаза. У меня не было сил воевать с мужем. Допустим, заявить ему: «Нет, у меня на этот счет другое мнение». Я старалась избегать стычек, так я уставала. А теперь у меня не только завелись деньги, но и поднакопилось сил, чтобы отстаивать свое мнение.
Постепенно это переросло в открытый конфликт. У него — самолюбие, и у меня — самолюбие. А повод доказать свою правоту всегда найдется. Я хотела посещать кружок макраме. Муж считал, что это пустая трата времени и денег, а мне захотелось попробовать. Обычно в таких случаях, чтобы уломать его и выпросить согласие, я что-то придумываю, нахожу какой-нибудь подход — на то я и женщина. Но тут я встала на дыбы. Он запретил мне ходить на макраме. Категорически. А я не послушалась. И продолжала ходить. Я умышленно его не послушалась. Все это и выеденного яйца не стоило, но, видно, он слишком долго сдерживался, потому что взял й отколотил меня. Всыпал по первое число. Так он хотел доказать свою правоту. Только все равно я одержала верх. Я приперла его к стенке: да как он посмел поднять на меня руку? Не думаю, чтобы он когда-нибудь снова дал себе волю.
Мы крепко схлестнулись. Этого давно надо было ожидать. Но тут я заявила: «Все, это конец. Если ты еще хоть раз меня ударишь, считай, что между нами все кончено». Он попросил у меня прощения, сказал, что больше это не повторится. А я его перебила и сказала: «Это никогда не повторится». Время от времени я ему об этом напоминаю: «Больше это никогда не повторится».
Я должна отстаивать свои позиции, иначе он решит, что, если вдруг он опять выйдет из себя и поднимет на меня руку, я его прощу. Я должна показать ему: этот номер не пройдет.
Он учится жить по-новому, но дается ему это с трудом. Ведь он привык, что я ничего не делала без спроса. А теперь обхожусь без его разрешения. Ставлю его перед фактом. На днях, например, я решила снять краску с входной двери. Я задумала покрасить ее в другой цвет. Он пришел домой и упрекнул меня: как это, мол, я посмела сделать это без его ведома. А я ему отрезала: «Я и в туалет сегодня ходила без твоего ведома».
Мне тоже нелегко, потому что теперь он не дает мне никаких поблажек. Ни с того ни с сего взял и заявил: «Тебе хочется равноправия? Пожалуйста — иди и загружай кукурузу». А мешков — вон сколько! Самые тяжелые весили, наверное, килограммов шестьдесят, и их надо было втащить в пикап. Или: «Пожалуйста — можешь выкорчевать вон те пни». Сам он работал на тракторе. Мне пришлось научиться водить три вида трактора, а еще управляться с транспортером. Короче, если я и впредь собираюсь настаивать на том, что я — личность, мне придется выполнять разную тяжелую работу. Работы как таковой я не боюсь, но мне не нравится, с каким видом он говорит, что я должна делать то-то и то-то. Недавно мы с детьми занялись пастбищем, огородили семь акров. А Уоррен заявился домой в три ночи и — на боковую. Опять у нас вышла размолвка, правда ненадолго, по-моему, он хотел взять меня на пушку. Я сказала ему: или пусть он принимается за работу, или пусть укладывает свои манатки. Он засмеялся и говорит: «Никуда я не собираюсь». Он знает, терпения мне не занимать. Но знает и то, что терпение мое не бесконечно. Он понимает, так дальше продолжаться не может.
По-моему, все перемены начались с того, что я поступила на завод. С этого все и пошло. Когда я стала работать на заводе, я научилась ценить свое время. Ценить свои силы. Научилась ценить самое себя, а ведь раньше, дома, я не сознавала, что чего-то стою. Каждую неделю я получала большую зарплату, не всякая женщина столько получает,— и я чувствовала, что приношу пользу. Это придавало мне уверенности в себе. У меня довольно много подруг, которые не работают, они с радостью предоставляют работать мужчинам. Хотят спокойной жизни. По ним, пусть все остается как есть. Мне кажется, главная причина, почему я пошла устраиваться на работу,— это неудовлетворенность такой жизнью, стремление найти себя, а не просто быть матерью и домохозяйкой.
Теперь, хотя я уже не работаю, благодаря пособию я живу с мыслью, что все еще что-то из себя представляю. У меня появилось право голоса в вопросе, как мы будем распоряжаться нашими деньгами. Сначала пособие переводилось на наш общий банковский счет. Когда я стала предлагать всякие нововведения, Уоррен и слышать об этом не захотел. После того как он меня поколотил, я открыла свой собственный счет, куда перечисляют все мое пособие, до единого чека. Так что волей-неволей ему приходится спрашивать меня, как я собираюсь распорядиться этими деньгами. Он явно от этого не в восторге. По правде говоря, он вообще недоволен тем, что я получаю пособие. Он считает, что единственный кормилец в семье — мужчина, вот кто заслуживает пособия, когда ему нечем прокормить семью. А тут пособие выплачивают жене. Ему кажется, что в законе есть какая- то лазейка и я получаю что-то сверх положенного.
По-моему, если мой муж и переменится, это произойдет не скоро. Его вполне устраивало, как мы жили раньше. Тут и от возраста тоже много зависит. Когда мы только- только поженились, он был совершенно нормальным человеком, но с тех пор столько воды утекло. Сейчас трудно найти семью, которую бы не затронули перемены,— это связано с женским движением. Конечно же, возникает масса проблем, разве что вам попадется мужчина, у которого очень и очень широкий кругозор и который очень в себе уверен. Когда женщина устраивается на работу, предполагается, что мужчина возьмет на себя — нет, не заботы о домашнем хозяйстве, а прогулки с детьми. Так складывалось, что любая работа, которую я раньше находила, была почасовой, и работать я шла при одном условии — если останется время от домашних дел: на первом месте всегда были дом и дети. Поэтому то, что я отвоевала право на труд,— огромный переворот в нашей семейной жизни. Раз я хочу работать, моей семье придется немножко мне помочь. Это целый переворот, и привыкнуть к этому непросто, особенно мужу.
Комментарии закрыты.