Пикет

Я старался выходить в пикет как можно чаще. Какие-то дни у меня были заняты: я подрабатывал механиком и деньгами этими пренебречь не мог. Мне они были еще как нужны. Наверное, скэбы тоже так рассуждали. Им тоже позарез нужны были деньги. Кое-кого из них я еще мог понять: им пришлось так же несладко, как и мне, только они взяли и вышли на работу. Но у большинства-то скэбов жены работали и жалованье получали очень приличное. Мне пришлось куда хуже, но это не значило, что я должен повернуться на сто восемьдесят градусов и стать штрейкбрехером. Если у тебя есть цель и ты за нее борешься, изменять своей цели нельзя. Я и мысли не допускал о том, чтобы выйти на работу. Я решил, буду держаться до конца, потому что верил в наше дело. Я даже над этим не раздумывал. Есть принципы, которыми не поступаются. Я хочу сказать, если уж я стыдился предъявлять талоны в бакалейном магазине, то как бы я посмотрел в глаза людям, с которыми работал бок о бок и которые знали бы, что я скэб и иду отнимать у них работу? Я бы так не смог. Да это был бы и не я вовсе. А я должен оставаться самим собой. Иначе нельзя. (Смеется.)

Так вот, «Элтон» уличил меня в том, что я нарушил предписание. Иными словами, я вышел в пикет в неположенный день. Я дежурил на шоссе, и вдруг меня хватает полицейский. Нас там было несколько сот человек, но полицейский высмотрел именно нашу группу и из всей группы забрал меня одного. По-моему, для острастки.

Если бы нас просто разогнали, назавтра народу пришло бы еще больше. Поэтому они кое-кого из нас забрали и запихнули в машину — чтобы неповадно было остальным. Никаких обвинений мне не предъявили. Протокола на нас не составили. Просто-напросто нас подержали в машине, потом отвезли в суд, судья с нами поговорил, и все, меня выпустили.

Но когда договор был подписан, я оказался в списке тридцати восьми рабочих, подлежащих увольнению. Сей- час-то я уверен: когда профсоюз подписывал договор, не обошлось без шантажа. Они там, на «Элтоне», заготовили этот вонючий список, ткнули его нам и сказали: «Как хотите». По-моему, вначале список был гораздо длиннее, это потом его подсократили. Сам я голосовал за то, чтобы люди приступили к работе, хотя и понимал: это означает, что меня среди них не будет. Но я и другое понимал: если не подписать этот договор сейчас — когда еще дождешься нового договора. А тем временем скэбов расплодится еще больше. Поэтому мы должны были или подписать этот договор, или вообще остаться без договора. Получалось так: или весь завод лишится работы, или только мы, тридцать восемь человек. Поэтому я и проголосовал «за». Я надеялся, пройдет несколько месяцев, и арбитраж закончится. Только что-то он затянулся. (Смеется.)

Когда меня уволили, я очень переживал. Правда переживал. Ведь это со мной случилось впервые. Я удивился, увидев в списке свою фамилию. А сейчас, на арбитраже, они утверждают, что я швырнул булыжник, но это ложь. Свидетелей у них нет, и все-таки они стоят на своем: я находился в группе людей, которые швырялись булыжниками, значит, я — соучастник. Я прикидывал так и сяк — по-моему, я должен выиграть. Будет очень досадно, если я проиграю. Больше всего меня сейчас беспокоит, как бы восстановить свое доброе имя. Когда в газетах сообщат, что я ни в чем таком не замешан, на сердце у меня сразу полегчает. А пока что все, кого я знаю, думают, что я преступник. Соседи перестали со мной разговаривать. Они меня не замечают.

Я и развелся-то из-за всей этой заварушки. Жена никак не могла понять, почему мы сидим без денег. Она считала, что не надо было мне ни во что ввязываться.

Моя жена из тех, кому вечно чего-то не хватает. Помню, когда у меня еще было свое дело, я приносил домой немалую выручку, и все равно она была недовольна. На нее не угодишь! Может, она и вернется — когда я буду зарабатывать тысячу долларов в неделю. {Смеется.) У нас и раньше не обходилось без недоразумений, а тут дошло до разрыва. По-моему, рано или поздно этим должно было кончиться. Это как яблоко с гнильцой. Если на яблоке появился маленький бочок и его не срезать, оно сгниет целиком. Так и наша совместная жизнь — не задалась с самого начала. Жена не могла понять, почему я бастую, почему я вообще поступаю так, а не иначе. Она могла сказать мне: «Если бы ты в тот день остался дома, то не потерял бы работу». Или: «Если бы ты прошел в ворота вместе с остальными, ты бы сейчас работал и зарабатывал дай бог каждому». Я пробовал с ней говорить, объяснял какие-то вещи, но все как об стенку горох. Может, меня и в самом деле трудно понять, не знаю. Но говорить с ней было бесполезно.