По выходным дням раньше двух-трех ночи я, как правило, домой не являлась. Я и теперь далеко не все вечера провожу дома и не собираюсь что-либо менять. В наши дни свободой пользуются девяносто процентов замужних женщин. Забастовка предоставила мне такую возможность, и я за нее ухватилась. Муж более или менее с этим смирился. Но, по-моему, я перегнула палку. Несколько месяцев спустя после того, как меня уволили, дошло до того, что мои домашние никогда не знали, где я и что я. Они и в штаб-квартиру звонили, меня разыскивали, и моим знакомым. Случись что дома, они не смогли бы меня найти. И ведь не потому это все было, что мне так уж хотелось развлекаться. Просто мне было необходимо побыть среди людей, которые понимают, что такое арест и все с ним связанное. Мне казалось, до конца это могут понять только наши, профсоюзные. Не раз у меня появлялось желание забраться высоко в горы, вырыть пещеру и спрятаться. Не будь я такой трусихой, давно бы уже села в машину и укатила на несколько дней в горы, чтобы хоть как-то отключиться.
Наступил момент, когда я стала себя спрашивать: «Да нужна ли мне семья?» Я боялась, что это тяжело отразится на детях, а то бы, наверное, давно уже развелась. Но что- то, видно, во мне перевернулось, и я сказала себе: «Опомнись, Рози, что ты делаешь! У тебя есть дом, пятеро ребятишек, муж, какого рожна тебе надо?» А мой муж, он взял и усадил меня рядом и объяснил, сколько огорчений я им доставляю. Все было ясно как дважды два, и я сказала себе: «Да что же это я в самом деле?» Короче, я вовремя остановилась. И слава богу.
Правда, и теперь, когда я возвращаюсь домой после арбитража, на меня находит такое… Всякий раз, когда я сталкиваюсь со скэбом, меня всю трясет. С подобными людьми не желаю иметь ничего общего. Одна такая — Фрэн Ричардс — живет со мной по соседству. Я ее хорошо знаю, ее племянник женат на моей племяннице. Только теперь я и разговаривать с ней не желаю. Как завижу ее, думаю: хоть бы она сделала вид, что мы незнакомы, потому что я теперь и знать ее не хочу. Я ко всем скэбам так отношусь. Если вернусь на «Элтон», не потерплю, чтобы они мне там докучали. Специально устраивать им неприятности я не буду, и гадости говорить не буду, но лучше им держаться от меня подальше.
Рассказать вам, на что они способны? С месяц назад я была в кегельбане с моей подругой Эллен. Показываю ей: «Вон скэб». А она мне: «Ради бога, ничего ей не говори». Потому что нам запретили их обзывать. Но смотреть- то на них не возбраняется? Я и уставилась на нее. Куда она ни повернется, не спускаю с нее глаз. Вышла она, мы с Эллен — за ней, идем, смотрим. Она в машину, а мы все смотрим. Ей было здорово не по себе, а ведь мы так ничего ей и не сказали. Единственное, что сорвалось у меня с языка: «Вон скэб». А когда началось разбирательство в арбитраже, компания вызвала ее в качестве свидетеля. Их адвокат спрашивает: «Вам угрожали на прошлой неделе?» — «Да,— говорит,— угрожали».— «А кто вам угрожал?» — «Рози Энджеле»,— отвечает. Тогда он спрашивает: «Вы не могли бы во всеуслышание повторить, что именно она сказала?» — «Пожалуйста,— говорит.— Она обозвала меня скэбом и сказала, что всадит мне нож в спину». Я как это услыхала, прямо вся обмякла, ноги стали как ватные. Потом они велели ей подойти ко мне, чтобы она меня опознала. Если говорить о насильственных действиях… Они уже до того меня довели, что, подойди она поближе, я бы не удержалась и ударила ее. Ведь она меня оболгала, а это… Пусть бы она лучше дала мне пощечину или обозвала как угодно, но так беззастенчиво врать на людях… Помню, я сказала кому-то, кто сидел рядом: «Пусть только подойдет, она у меня получит, пусть меня потом сажают в тюрьму, делают со мной, что хотят». Наверное, она прочла это по губам, потому что остановилась метрах в полутора.
Так ведь и заболеть можно. Я пришла домой, целый день обо всем этом думала и пришла к выводу, что расстраиваться не стоит, жалко здоровья и времени. Она совершила ужасную подлость, но, если она и задержится на «Элтоне», в один прекрасный день мои слезы ей отольются, вот увидите. И еще я поняла, что компания хочет со мной расквитаться. Но я им этой радости не доставлю. Ни за что. Пусть даже я не вернусь на работу, пусть кончится мое пособие по безработице и я останусь без гроша, если кто-нибудь спросит меня, как дела, я скажу: «Прекрасно». Пусть они не воображают, что прижали меня к ногтю. Одна из причин, почему я хочу вернуться на работу,— это доказать им. Я хочу вернуться и доказать, что как личность я гораздо выше всех их. Вот за это я и борюсь.
Правда, иной раз такая нападет тоска, что я думаю, а стоит ли бороться дальше? Стоит ли прикладывать такие усилия? Но я говорю себе: «Если хочешь выжить в этом мире, нужно бороться за свои права и не сдаваться». Этому меня научила забастовка. А еще она меня научила: порознь люди никогда ничего не добьются.
Комментарии закрыты.