Он пишет свою первую книгу, детективный роман. Живет вместе с женой; безработной виолончелисткой, на окраине Бостона, в районе, населенном людьми среднего достатка. Обоим по двадцать пять лет. В доме, где они обитают, на всем лежит печать запустения; мебели почти нет. На обеденном столе— книга, «Госпожа Бовари». По комнатам бродит огромный лохматый пес. Семь месяцев назад Дик с женой, жившие и работавшие в Вермонте, уволились с работы — «когда накопили достаточно денег» — и перег вели свои документы на получение пособия по безработице & Массачусетс. «Мы переехали сюда по нескольким причинам. Прежде всего потому, что это музыкальный город. Отсюда не так далеко до Нью-Йорка и Чикаго, а мы не хотели бы жить ни в одном из этих городов. Да и машина наша I не дотянула бы ни /да одного из них».
Может быть, во мне говорит моя протестантская трудовая этика, но я не могу отделаться от впечатления, что служащие в бюро по делам безработных считают меня тунеядцем или кем-то в этом роде. Не то чтобы меня это безумно волновало, но все же чуточку задевает. Наверное, это передалось мне от родителей, людей энергичных и предприимчивых. Мои старики живут на ферме, а поблизости от них, в доме на холме, обитает семейство, которое существует на пособие по бедности. Годами сидят на этом пособии. А язык у моей матушки по части сплетен, пересудов и язвительных замечаний — это что-то невероятное! Она все время косточки им перемывает, не может простить, что они на пособие живут. Ко всему это пособие приплетет. Ну, скажем, к их внешности. Не к тому, что они одеты бедно, а к тому, что они толстые. «Эти толстяки на пособии». «Эти носатые лентяи на пособии». «Эти попрошайки, разъезжающие в большом зеленом автомобиле». (Смеется.) Вот так меня воспитывали.
Поэтому во мне сидит убеждение, что я должен был бы как угодно работать, только не сидеть на иждивении у государства. Нравственное убеждение. Умом- то я отлично понимаю, что, поступи я куда-нибудь работать мусорщиком, это ничего не изменит. Я хочу сказать, что, если каждый безработный со степенью бакалавра гуманитарных наук пойдет в мусорщики, безработица от этого не уменьшится, потому что тогда места мусорщиков не достанутся другим. Но люди вроде моей матери верят, что стоит только захотеть, как тотчас же получишь работу. Многие в это верят. Что до меня, то так оно и есть. По-моему, не было момента в моей жизни, когда я не мог бы подыскать себе в течение одной-двух недель какую-нибудь работу. Вот именно что какую- нибудь. Но процент-то безработных от этого не изменится. Если бы все, кто находится в таком же положении, как я, завтра поступили на работу, безработица, может быть, и снизилась бы на полпроцента. Только это ничего не изменило бы в экономике, потому что эти полпроцента наверняка состоят из людей, которые в данный момент переходят с одной работы на другую. Так вот, разумом я все это осознаю, но какой-то внутренний голос говорит: «Как не стыдно, парень! Шел бы ты тротуары подметать!» Впрочем, мне есть что возразить. Я предпочитаю делать то, что делаю сейчас.
Встаю я обычно поздно. Терпеть не могу рано вставать. Часов до десяти дрыхну. Потом поднимаюсь, занимаюсь всякими пустяками, и этак в половине одиннадцатого меня начинает грызть чувство вины. До двенад- цати-часа терплю ужасные муки совести, потом они становятся нестерпимыми, и я, чтобы прогнать чувство недовольства собой, сажусь писать. Пытаюсь приучить себя работать с десяти до четырех или с девяти до четырех, но просто не могу начинать так рано. Раз в кои-то веки мне это удается, и тогда я чувствую себя потрясающе. Просто фантастически! А если уж два дня подряд такое удастся, мне начинает казаться, что я месяцами так работаю, и я прямо на седьмом небе. Частенько бывает так: прерву я работу во второй половине дня, а вечером снова за нее примусь и еще немного продвинусь. В некоторые дни я по многу часов пишу, а в другие и часу не проведу за писанием. Хорошо бы мне побольше работать над романом. Раз у меня есть сейчас свободное время, мне надо бы как следует приналечь на работу.
Комментарии закрыты.